Она видит напряжение.

Иногда его видно.

В сжатых до побеления костяшках, в глубоких лунках, почти до крови разодранных рук.

Иногда его слышно.

В жутком крике, что разрезает тебя изнутри.

Иногда его лучше не переживать.

В стенку отправляется стоящий рядом деревянный светильник, благо, незажжённый. Ей плевать, что потом на место ставить планки и бумажные перегородки.
Ей плевать на все.

Если даже сейчас сгорит её дом, кажется, уже не станет хуже.

"НЕНАВИЖУ!"

Она ненавидит этот мир.
Она ненавидит его потому, что не в силах что-то изменить.

Если бы это было возможно – не было бы так пронзительно. Не было бы того напряжения, которое мечется внутри не может вырваться наружу. Бесполезно. Бессмысленно. Эти всполохи ничего не изменят, но рвут, рвут изнутри органы и сердце.

Она выбегает на задний двор. Она бежит, она влетает в мастерскую и просто одним махом кидает несколько бомбочек, что разрываются в воздухе салютами.
Пока идет грохот фейерверков – она кричит. Она выпускает то, что режет её изнутри наружу.
Никто не услышит, потому что будет шум.
Даже Ганджю. Даже если бы он тут был рядом.
Она кричит до хрипоты, до срыва, до привкуса металла во рту. Потому что она не может более ничего. Это ничего не изменит, но и молчать она не может.
Она падает на колени на пороге мастерской и закрывает лицо рукой. Она чувствует, словно в её базе появилась брешь. Ломается её мир, ломаются те крохи, что ещё остались. Безвозвратно.

К чему церемонии, протез она уже третьи сутки не надевает. Просто. Нет. Смысла.
Ганджю уехал на своей свинье.
Она его понимает.

Ему тоже нужно пережить боль.
Три дня они её переживали вместе. Три дня она держалась, потому, что она глава и старшая сестра. Три дня она поддерживала брата как могла. А теперь…
С ней почти невозможно разговаривать – огонь внутри ослепляет.
Она себя не узнает. Все накопленное срывается в истерику, потому что нет смысла держать.
Срывается по каждой мелочи, потому что… Потому что будь её воля, она бы все три дня орала, пока кровь из горла не пойдет.
Но это не изменит ничего. Ни черта.
Ни даже даст надежды.

Может быть, Ганджю уехал, потому что понимал это. И когда нашел силы...
Она мотает головой. Она не может думать. Не хочет. Любая мысль о доме, о семье, о жизни - причиняет боль.

Она поднимает глаза и смотрит на яркие огни вверху. Они расплываются.
Третий день она не может спокойно смотреть на свое жилье. На свою обитель.
Ни на что.

Потому что Кайена не стало. Потому что капитан Укитаке пришел и рассказал всю правду о его смерти. И от этого невыносимо жить.

Шинигами могут умереть. Она это знала. Она знала, что её брат умрет за долг. Она уже тогда с болью отпускала его в Сейретей. Но…
Она знает, что лучше знать точно.

Но не может вынести сейчас.
Ей нужно стоять прямо, быть основной и опорой клана, которого больше нет. Плевать, есть её семья и её дом. Она для них – опора и основа. Это её долг, как главы. Но сейчас…
Черт побери.

Она медленно поднимается на негнущихся ногах. Под последние всполохи выходит на задний двор. Садится прямо на траву.
Закуривает трубку.

У нее в душе хаос на грани вселенской пустоты и бешеной бури одновременно.
И черт её побери, она впервые в жизни не знает, что с этим делать.

Бессильна настолько, насколько это возможно.

Бессильна изменить, бессильна принять.

От этого хочется разорваться на части изнутри.

Но у нее даже на это уже нет сил.

Струйка дыма поднимается в воздух, она закрывает глаза.

Почему так случилось.

Зачем это должно было произойти?