Spirit holy, life-eternal
Raise me up, take me home
«Свет».
…
«Небо».
…
«Я вижу небо».
…
«Я вижу небо?..».

Моргнул. Ещё раз сфокусировал взгляд. Голубая полусфера, казалось, что она синее в той точке, куда смотришь. Местами разбавлено белыми мазками облаков.
«Ветер».
Его, правда, тяжело увидеть, зато легко почувствовать. На щеке, например.
«Что вообще происходит?».
Одасаку закрыл глаза. Что-то было не так. Совсем не так. Почему небо… Откуда… Что его так смущает во всем происходящем?..
Память вытаскивала события словно из трясины – постепенно, медленно и их ещё надо было отчищать от грязного налета. Впрочем, мозг вообще работал немного странно – он с сильным опозданием сознавал сигналы от подконтрольных ему органов чувств. Начнем с того, что Сакуноске только сейчас понял, что лежит на спине и смотрит вверх, в небо. Кстати, сбоку оказалась заметна крона дерева. Одасаку чуть переместил голову и пару минут уделил созерцанию колышущихся на ветру листиков. Прядь волос чуть спала на лицо. И более ничего нового тело ему не сообщило. Он продолжал лежать, пытаясь перед тем, как действовать, осознать до конца реальность.
Почему у него стойкое чувство, что что-то не так? Что вообще…
Потому что этого всего быть не должно, вот что.
Мозг таки разогнался до рабочего состояния и… И лучше бы этого не делал. События посыпались как из рога изобилия – люди, кадры, действия…
«Гид».
Выстрел.
Глаза широко распахнулись, Одасаку резко сел. И тут же пожалел об этом решении – голова отозвалась миллионной болью, но сейчас не до этого. Что происходит? Руки скользили по собственной грудной клетке под рубашкой. Лихорадочные, столь редкие для его спокойной натуры действия. Нет. Ничего нет. Даже следа. Но он же помнит.
Нет.
Он видит.
Одасаку зажмурился, закрывая лоб рукой, вторая утонула в копне красных волос. Он видит. Он слышит. Он слышит обрывки всего разговора. Он чувствует. Это уникальное чувство… Он испытывал такое впервые – единение способностей. Особое пространство, в котором ни ему, ни Гиду даже отвечать не приходилось – с их способностями они просто знали ответы на свои вопросы стоило их озвучить. Где не получалось найти безопасный исход, сколько бы ты ни искал, как бы ни менял собственные решения – любые пять секунд вели по смертельному пути.
Смертельному…
Пальцы сжали голову, словно тиски.
Выстрел.
Он видит… Ему казалось тогда, что он видит вплоть до каждого мельчайшего этапа, как медленно вылетает пуля из дула пистолета… Он знал, что Гид видит ту же картинку перед своим взором. Он видел, как бесконечно долго она летела в его сторону. Он даже знал, куда именно она прилетит – в сердце. Потому что его посылка отправлялась по тому же адресу.
«Тогда какого черта?..».
Невольно снова коснулся собственной груди.
«Какого я вижу небо, черт меня подери?!».
Одасаку задрал голову, убрав руку. Нет. Он правда его видел. Голубое. Пронзительно голубое. Вспоротое облаками… Край сбоку действительно был прикрыт кроной какого-то дерева.
«Что происходит?..».
Руки бессильно опустились куда-то вниз. Меж бровей залегла складка.
Его не должно быть здесь. Его вообще быть не должно. Нигде. Он попрощался с этим миром, ещё когда… Мысль даже не успела окончится в сознании, а сердце полыхнуло огнем. Тем самым, что лишил жизни пятерых ни в чем не повинных детей. Их единственный просчет состоял в том, что они оказались во власти очень жестоких людей, мечтавших добраться до него. Его просчет. Его просчет от начала до конца. Ему казалось, он их так хорошо укрыл, спрятал от всех бед, чтобы они выросли достойными, добрыми людьми мира, не знающего насилие и убийство. Ему казалось, что он сможет провести их светлой дорогой, и тогда… И вот тогда, только тогда, когда они смогут идти дальше каждый своим путем без него, он бы убрал пистолет на полку и взял в руки перо. Удалился бы от дел и, глядя на океан, начал бы творить… Нет, что не так с этим миром?! Что не так с ним?! Одасаку сложился пополам, даже не сознавая того, что он практически рвет на себе волосы. Черт побери, что происходит вообще?!
Их больше нет. Их нет больше. Ни одного.
Ни Коске. Ни Шинджи. Ни Юу. Ни Кацуми. Ни маленькой принцессы Сакуры.

И ЕГО ЗДЕСЬ БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО.

Сердце стучало как бешеное, мысль повисла во внезапно образовавшейся пустоте.
Как и его противника. Их обоих быть здесь не должно. Они больше не часть мира живущих. Они часть другого мира. Мира, от которого сбежать невозможно, ведь все дороги приведут туда, вопрос лишь, что ты увидишь, когда обернёшься назад перед последним шагом своего пути. И его путь закончился куда быстрее, чем он рассчитывал… Но он закончился.
Взгляд снова устремился вверх.
Тогда почему он еще видит?! Дышит?! Чувствует?! Почему он… Почему он не может обнаружить и следа от той самой последней пули в его жизни?! Той самой, что должна была его как верная подруга взять за руку и увести… Во тьму.
В ту тьму, куда так рвался его друг.
Память переключилась на следующий раунд, хотя он бы с радостью выключил её сейчас. Он слишком не понимает, что с ним творится, чтобы…
«Дазай».
Глаза снова закрылись.
Он слышит. Он слышит звук торопливых шагов, бега. Никакого неба. Был только потолок, теряющийся в полумраке потолок того европейского дома… А потом эту картинку перекрыло перебинтованное наполовину лицо Осаму.
«Ты такой идиот, Одасаку. Самый большой идиот из всех».
«Да, я идиот».
…
Сакуноске потер лоб, дышать становилось тяжело. Его память будто бы его не спрашивала совсем разрешения – просто подсовывала события, а дальше не её проблемы, как ему с ними разбираться.
«Тебя еще можно вытащить. Молчи, не гово…»
«Послушай».
…
«Одасаку… Что мне делать?».
«Будь на стороне тех, кто спасает».
…
«Откуда ты знаешь?».
«Я знаю. Я знаю лучше, чем кто-либо ещё».
…
Сакуноске выдохнул впервые за последние несколько минут. Нет, это невыносимо. Он не понимает. Всё что он помнит – оно должно было оборваться. Он помнит, с каким трудом давались слова. Как начинал пропадать контроль над мышцами и рук было уже не удержать. Как дыхание срывалось и ему казалось, что он не успеет. Не успеет сказать всего, что он хотел. Что было необходимо сказать, пока он ещё мог. Потому что если этого не скажет он, то не скажет никто. Никогда и никто другой, он это так ясно понимал… Удивительно, но он не помнит боли… Хотя пуля прошила его насквозь, он не помнит, чтобы сердце болело. Он только сознавал, что жизнь утекает и утекает быстро, поэтому нет времени ни на что лишнее. Его у него вообще больше нет. Никакого. Ни для чего. Потому что он…
- Я ведь умер…
Одасаку сообразил, что слышит свой собственный голос. Тихий. Чуть сдавленный. Растерянный. Совсем ему несвойственный.
Он устал. Он за эти пять минут прошедших устал так, как не уставал никогда в своей жизни. Никогда ещё он не сталкивался с настолько непреодолимой стеной непонимания. Он с чем-то подобным столкнулся всего единожды и больше не должен был. Потому что после того столкновения он умер. Из смерти не бывает исключений. Это правило существования, которое невозможно отменить. Конечная точка любого пути. Последняя строка любого произведения. Точка невозврата, но, черт побери, сейчас в голове рушились все законы мироздания разом. Он больше не знает, чему верить и где правильные ориентиры. Какая из систем отсчета верна.
- … тогда почему…
Сакуноске посмотрел на свои руки. На узор линий, на пальцы… Никакой крови. Ни капли. И над ним небо. Никакого потолка. И он чувствует ветер. Он ощущает легкий запах морского бриза. Никакой смерти, которую он видел в те последние минуты. Он знал, куда уходит и…
Понять такое – просто выше его сил.
Тишина разразилась абсолютно неожиданными для себя криком. Словно бы восприятие звука должно было бы нанести последний удар, окончательно убедить в реальности происходящего.
- Почему я ещё жив?!

«Что не так со мной?».
Кровь пульсировала в висках с нарастающей силой, Сакуноске зажмурился в тщетной попытке остановить сей процесс. Но головы не опустил. Она все также задрана вверх, к безмолвному небу, не собирающемуся ничего пояснять незначительному смертному, потерявшемуся в пространстве и времени.
Его била дрожь.
Он вообще не помнит, чтобы такое когда-либо случалось. Разве что от холода, но это и то нужно было постараться, один раз он сильно замерз, пока лазил на очередном задании по камере-холодильнику добрых сорок минут, но даже тогда не дошло до дрожи подобной силы. А от собственных ощущений так вообще бывало?.. Хотя бы в далеком раннем детстве? Нет, даже тогда он не понимал, почему некоторые дети рядом впадали в панику или убегали в слезах от просто кем-то сказанных неприятных или неожиданных слов. Его врожденные навыки оставаться спокойным вплоть до уровня химических реакций тела сильно помогали ему как наемному убийце впоследствии. Хладнокровность, собранность, трезвая оценка любых событий, даже ни одна клеточка тела не дернется без указки хозяина. Что-то перевернулось с прочтением романа в его поведении, но суть никуда не делась. Глубокое спокойствие внутри сопряженное с открытым любопытством ко внешнему миру. Может быть поэтому он всегда слушал истории Дазая об очередном экстремально необычном методе убить себя больше с интересом, нежели с осуждением, как это делал Анго… Где теперь то внутреннее спокойствие, когда оно так нужно? Где его внутренняя опора, когда она необходима? Почему тело колотит так, словно кругом – арктический мороз? Хотя бы одна мелочь, позволяющая определить начало системы отсчета?
Он не понимает.
Не то, чтобы это было глобальной проблемой, можно многого не понимать в этом мире. Он никогда и не претендовал на звание гения или всезнайки, скорее наоборот. Запоминал новое, если выдавалась возможность – прибегал к этим знаниям. На то и дана голова – постигать неизведанное, развиваться и всегда, всегда оценивать что было, и что будет. По-другому у Сакуноске не получалось, это был автоматический процесс. Может быть, именно это тогда и увидел в нем автор, раз решил отдать третью часть книги?.. Его возможность видеть иные пути, его стремление двигаться вперед?..

Черт побери, почему в голове каша? Почему путаются мысли о текущем и прошедшем времени?

Впервые в жизни мысли носятся в голове как пена на волнах во время шторма – он к такому не привык. Он не привык… не понимать базовых вещей мироздания. Можно не понимать чужую мотивацию или особо сложный расчет, но не понимать… живой ты или мертвый – это выше его сил. Не понимать собственное существование, не сознавать то зерно, что так уверенно позволяет тебе определить «да, я здесь и сейчас» независимо ни от каких обстоятельств? К такому он не привык. Хуже того… Понимать другое, точно осознавать, помнить, что ты умер и… Дышать? Чувствовать? Это жизнь после смерти? Она так выглядит?.. Как… голубое небо с облаками и деревом где-то слева? Он терялся в мыслях. Он терял такую привычную дорогу под ногами, которая может петлять, извиваться, даже размываться, но не исчезать. Можно сменить тысячи путей в жизни, развернуться в один миг и уйти искать иную дорогу – бросить все, или остаться. Можно ходить кругами, можно постоянно скакать с пути на путь. Можно идти вперед к цели, не оглядываясь. Но… невозможно же оказаться снова на своем пути, когда он… исчез, верно?.. Он всю жизнь считал, что невозможно. Нет, он знал, что так не бывает. Поэтому он перестал убивать. Невозможно воскресить из мертвых. Нет пути обратного у тех, кто перешагивает подобную черту. Это только в сказках, в детских сказках, что он читал чаще всего Сакуре, оказывалось, что есть чудодейственный способ вернуться обратно. Средство, зелье, заклятие… В голове снова слегка помутилось – он так и не запомнил героев, хотя читал сказки неоднократно. Но находился метод спасения, на то это и сказка – выдуманная история, фантазия. И всякий раз этим чтениям радовались, как первому разу, хотя он не понимал, что такого особенного в том, что он просто зачитывает вслух… У него даже по ролям не особенно получалось читать с собственной точки зрения, но… Нет, не про это сейчас. О чем он? К чему этот поток образов, воспоминаний, размышлений? Он теряет. Теряет суть, потому что…

Сказки – не реальность. А умер он по-настоящему.

Он это точно знал. Когда стоишь в сантиметре от черты невозврата, ты знаешь все. Ты видишь весь мир так ясно, ярко и четко, как никогда раньше. Словно поток света проливается на тебя и ты проходишь сквозь него. Ты постигаешь столько, сколько не смог бы за всю жизнь. Все вопросы разрешаются моментально, все сомнения исчезают, остается только знание. Вечное знание, которое всегда было где-то внутри тебя, только ты не мог докопаться до него. Смерть заботливо тряпкой протирает стекло, и ты видишь свет. Ты находишь ответы на все те вопросы, что казались такими неразрешимыми при жизни.
Вот почему он так хотел успеть сказать Дазаю все, что он понял в те последние секунды.
И почему знал, что не может сидеть здесь сейчас.

В том свете растворяется зерно твоей личной отдельной жизни.

Бурная реакция ослабла, словно бы организм просто устал нервничать. Мысли схлопнулись, последней вспышкой озарив черноту и исчезли. И в черноте, в полной пустоте родился весьма простой вопрос, но… Возможно несколько неожиданный для него самого сейчас. Наверное даже, с него стоило бы начинать, но слишком уж перемешалось все внутри, а потому он оказался погребен под массой других возникших плодов недопонимания.
«Где я вообще?».
— Одасаку?!

«Это был… Дазай».
Мысль проскочила в сознании и пропала. Ему бы разобраться… Ему бы понять… Как он смог нарушить законы и сыграть против правил? Или что творится с его памятью, что он не помнит, как он выжил? Может, его все-таки успели вытащить?.. Но… почему-то в груди тлела уверенность, что нет. Он… Он слишком хорошо чувствовал жизнь в себе в тот момент. Да даже если бы и не чувствовал, у него есть козырь, который не раз спасал ему жизнь, но стал в тот момент приговором. Он не мог ошибиться.
Он знал своё будущее.
И только несколько секунд спустя до Сакуноске дошла вся суть случившегося. Это же только что был…
«Дазай».
Как щелчок.
Он моментально повернул голову в ту сторону, откуда шёл голос, широко раскрыв глаза.
- Дазай… - шторм внутри замер. Нашлась хоть какая-то точка опоры, хоть что-то, за что можно зацепиться, когда кругом рухнуло всё, что он считал таким надежным. Что-то оставшееся неразрушенным, что-то уцелевшее, чему ещё можно доверять.
Его развернули. На него смотрели.
«Это правда он».
Несколько отличающийся от того, к чему привык Одасаку, но всё же он. Только бинтов меньше и одежда иная, нетипично светлый плащ. Взгляд невольно скользит по до боли знакомой фигуре, потому что ему сейчас это нужно. Он словно точно убеждается в той картинке, что видит перед собой, потому что именно в этот момент ему нужно знать наверняка. Никогда ещё ему не требовалось это так остро, как сейчас. Никогда раньше Одасаку настолько был не уверен в том, что он знал, и чего ждать впереди.
— Что ты?.. Как?..
Вопросы, мучившие Оду, были озвучены его другом. Пришлось пару раз моргнуть, собирая мысли в кучу.
- Дазай, - голос был чуть хриплым, слово бы Ода давно не говорил, - я не знаю. Я… Открыл глаза здесь.
Одасаку с радостью бы ответил что-то более вразумительное, но он не мог.
- Где я?
Он ведь даже не осмотрелся, когда пришел в себя. Слишком все… Неожиданно случилось.

«Дазай».
Кто-то, кого он знает.
Кто-то, кто знает его.
Друг, который практически всегда оказывался рядом, стоило лишь позвать. Друг, который всегда, абсолютно всегда мог рассчитать все перемещения противника. Он всегда знал, что происходит.
Практически.
Единственный раз, когда его не оказалось рядом в нужный момент, стал последним в жизни Одасаку.
И он знал, что делает. И думал, что и Дазай знает тоже.

«С каких пор он носит светлые плащи?».
Неуместно простая мысль.

Возможно – попытка мозга зацепиться за что-то привычное и понятное. Что-то, что не требует работы на полных мощностях и не поглощает все ресурсы, не выдавая при этом результата. Что-то, что легче осознать, чем…

«Что со мной?».

Вопрос крутился в сознании, вопрос вертелся на языке, но в горле непривычно пересохло. Одасаку действительно не привык к подобному состоянию тела. Обычно он четко знал, в какой форме находится и что нужно сделать, чтобы прийти к тому или иному состоянию. Обычно… Обычно эмоции так на него никогда не влияли. Но полное смятение души в данный момент отражалось на нем слишком ярко. Ему казалось, что ему холодно, хотя умом он понимал, что на улице было тепло. Ему казалось, что ледяной мороз растет изнутри него самого, мелкими иголочками скользит по венам и впивается в каждую клеточку, парализуя тело.

«Что со мной?».

— Тише, - непривычные слова столь знакомым голосом произнесенные, производят эффект разорвавшейся бомбы – ударной волной смывает всё из сознания. Одасаку скорее соображает, что его обняли и прижали к себе, чем действительно это ощущает и осознает.

Он всё ещё где-то не здесь.
Он всё ещё потерян.
Он всё ещё не понимает, жив он или мёртв.

Он почти не разбирает слов Осаму, но ему становится чуть спокойнее. Просто от осознания того, что где-то рядом стучит чужое сердце. Кто-то живой и кто-то пытающийся его успокоить.
Ода вообще не помнит, чтобы когда-либо было так.
На его памяти, если кто-то кого и успокаивал из его круга, то только он д…
Мысль обрывается, потому что сердце словно прознает нож.
- Дазай..., - голос всё ещё хриплый, слова идут тяжело. Он хочет спросить. Хочет знать, что случилось, и где… Где…
— Мы на кладбище.
- Где?.. – Сакуноске поднимает голову и отстраняется. Он чуть хмурится, пристально вглядываясь в лицо друга. Он знает, что Осаму не имеет смысла лгать ему. Более того….
Внутренний холодок стал резче. Сердце заныло сильнее, все органы внутри словно бы под давлением.
«Кладбище».
Мозаика складывается сама собой до конца.

«Я знал, что я умер».

Одасаку теряется в собственной логике. Он ощущает, что он прав, но его голова сходит с ума от подобных формулировок. Он не знает. Он никогда раньше не сталкивался с подобным. Ему тяжело, но необходимо спросить. Чтобы знать наверняка.
- Мы… - он прочищает горло, чтобы голос звучал ровнее.
- Мы на моей могиле?
Одасаку никогда не боялся очевидных вопросов, никогда не боялся показаться несведущим или глупым, потому что не придавал такого значения этим факторам. Он и сейчас не боялся именно этого, но все же, впервые Одасаку было страшно спрашивать. Он не хотел знать ответа на свой вопрос. Хотя в то же время понимал, каким он будет.
«Что произошло вообще?».
Непонимание стало сменяться негодованием. Что происходит? Почему он сидит здесь? Почему здесь Дазай, он что-то знает? Это… часть плана? Это специально? Или…. Казалось, мозг разорвет от мыслей, он перегревался, словно бы Ода сидел в Сахаре.

— Одасаку, можешь сказать, что самое последнее ты помнишь?

«Помню?».
Сакуноске смотрит в карие глаза напротив. Не похоже было, чтобы Дазай… Ждал его. Или бывший мафиози не понимает общего расклада, от того и складывается такое впечатление.
Он отводит взгляд и смотрит в какую-то точку перед собой.
Прикрывает глаза и морщится, касается пальцами лба, потом висков.
Голова трещит.
Голова нестерпимо трещит, словно бы он упал на полном ходу с грузовика.
- Европейский особняк… Гид…. Перестрелка… Любое из будущих ведет к смерти… Выстрел…
Слова срываются с некоторыми паузами, потому что Ода старается выцепить из неровного водоворота значимое. Он пытается восстановить хронологию событий.
- Кровь…
Он помнит ещё кое-что, но…
Но пока у него нет сил задать этот вопрос.

Он снова смотрит на Осаму.
- Мы прощались.
Именно это слово будет самым правильным.

«Я ведь умирал тогда. Я знаю, что ждало меня впереди».

Голова гудит. Трещит. Разрывается от мыслей.

Он только что осознал – он умер.

И его друг, Осаму Дазай, тот самый гений мафии – он это подтвердил.

Как такое может быть? Как можно сидеть на своей могиле, если это не инсценировка?.. Как… Небеса, он знал, куда идет и что делает. Он принял сознательное решение умереть, потому что не счел возможным для себя жить дальше. Того, что сотворил Гид, не прощают. А поэтому он должен был убить всех и его тоже. И… Поэтому вся его жизнь теряла смысл, ему нужно было уйти.

Сердце заныло.

Он должен быть там. Он знает. В голове вертелся ещё один вопрос, острый как бритва. Неудобный, словно неровно отколотый кусок мозаики. Как ни поверни – не встает на место. И режет, режет, режет. Режет тупой болью.
Сакуноске не в силах этого выносить, хотя никогда не отличался слабым характером.
Просто есть вещи за пределами его возможностей.
Господи, хоть кому-то дано осознать, что он жив… после смерти?

Это за пределами вообще способностей человеческого сознания. Это за пределами способностей любого человека.

Одасаку слышит вой собственной души в ушах. Он ничего не понимает. Может… это сон?..
Черта с два, конечно, но мозг цепляется за эту мысль. Хоть что-то понятное в этом море неизведанного. Слишком много непривычной, новой информации. Слишком много того, что нужно обработать и переварить.
Сакуноске никогда не ощущал себя таким беспомощным. Таким крошечным в огромном мире.

— Но сейчас нам лучше уйти отсюда, Одасаку.

Голос друга вырывает его из цепких лап путаницы. Он снова смотрит на Дазая. Что-то в нем переменилось, словно бы он стал чуть старше. Не только в плаще дело – в глазах, в поведении. В том, что просто Ода считывает на уровне тела потому, что они много общались и дружили. Такие перемены в людях немногочисленного его близкого круга ему заметны. Но он не в силах спрашивать. Он не в силах даже уложить деталь мозаики на место.

- Да, - он просто кивает и соглашается. Сейчас нет возможности осознать, почему так. Он просто знает, знает наверняка, что его друг великолепен в расчетах. А значит, видит что-то, что сам Ода пропускает сейчас. Поэтому он ему доверится. Позже, когда сможет, тогда и…

Сакуноске принимает помощь Дазая молча. Он пытается встать – ноги дрожат и словно лодыжки ватные. Они не держат его, колени тоже подгибаются. Ода не двигается дальше, он ждет, дает телу привыкнуть. Потом лишь опирается на друга и выпрямляется. Никогда еще земля под ногами не была такой зыбкой. Никогда еще гравитация с такой силой не тянула его к земле. Никогда еще так не было трудно стоять и дышать. Как он вообще сможет пойти?.. Сделать первый шаг?.. Он делает вдох. Второй. Чуть легче. На одну десятитысячную, но это ощущается как рай в его положении.

— Обсудим все в безопасном месте.

Да, сейчас они уйдут. Но… Но прежде, чем они сдвинутся, Оде нужно знать. Ему надо докрутить паззл до конца, иначе он никуда не сможет двинуться.

- Дазай… - хриплый тон, - если мы на моей могиле… То все, что я помню – правда?

Ему нужна точка опоры в себе самом, иначе он сойдет с ума. Иначе он не выпутается из этого моря никогда и утонет в нем.
Есть ещё одно важное уточнение. Ода чувствует, словно колотое стекло застревает в горле. Он… Он не может это спросить, но он спросит. Даже если комок битых осколков режет его изнутри.

- Все, включая… Детей?

Ода уверен, Дазай его поймет. Ему просто нужно знать. Ему нужно убедиться, что память его не обманывает и что было, то – было.
Он знает это внутри себя.
Но его мозгу нужно подтверждение извне.

Нужно для того, чтобы сделать даже один шаг в этой жизни.

- Да.

Да.

"Да."

Ода знал. Знал наверняка. Но это короткое слово, звук, он припечатал всё сверху, словно огромная каменная скрижаль. Словно вселенская печать Высших сил, если таковые имеются.

Если имеются, у них редкостной гадости чувство юмора.

Потому что кроме как издевкой назвать тот факт, что он сидит на своей могиле… Без них, язык не повернется.
Он ведь умер.
Он знал, что делает.

Первый шок прошел. Даже боль, вспыхнув, и та миновала. Но она вернется. Краешком сознания Одасаку знал это. Если ему жить – она вернется. Ему придется орать в ночи мысленно, потому что физически он уже не сможет. Ему придется спать и видеть. Ему придется с этим дальше жить, а его жизнь…

Имеет ли она смысл?

Он ведь перечеркнул все. Он перечеркнул все, убив Гида. Он знал, что такое не прощают. Он знал, что столкновение двух непоколебимых дорог в его голове – неизбежный выбор. Они не смогут сосуществовать. Простить смерть пятерых сирот он не мог. Такое карается только убийством. Но и… Это вычеркивало все. Все его устремления писать о человеческих жизнях. Он не сможет воплотить единственный смысл и свет. Он выбирал, что ему больше важно. И выбрал.

А теперь он снова жив.

Может ли быть, что выбор был ошибкой?..
Или…

Одасаку трясет головой – он не готов. Не готов это обдумывать сейчас. Слишком быстро, слишком всего много, слишком непривычно. Из привычного только Дазай… Кстати. Сквозь смятенный разум стали прорываться отголоски спокойного разума.

- Как ты оказался на моей могиле? – Оду скорее интересовало понимание, совпадение это или нет. Ему хотелось знать, что происходит. Ему нужно понимать, чтобы дышать.

Чтобы ходить.

Они ведь уже идут. Он настолько разбит и погружен в себя, что даже не сразу это понял. Он смотрит на улицы Йокогамы чуть потерянными глазами – впервые за все время, проведенное здесь. Он с детства знал, какой дорогой идти. Его Безупречность не оставила ему выбора – изгой. Мальчик, который видит свое будущее, сирота войны, который оказался в темном мире, где его возненавидели. Потому что он неуловим. Где он ошибался, болезненно ошибался, прежде чем рефлексы и навыки вышли на должный уровень.

Где он совершил первое убийство на заказ в возрасте менее десяти лет.

Как бы ни шла его жизнь, он знал, что делает. Поэтому, увидев свет, пошел за ним. Пошел почти наугад, в ту сторону, где горел маяк.
А сейчас Сакуноске Ода был потерян. Он не знал, куда идти и что делать.

Ему было некомфортно и тяжело от этого осознания. Но он предоставил все своему ближайшему другу – Дазай оказался рядом и помог. Как и всегда. Только в этот раз звонить не пришлось.

От этого осознания стало чуточку легче и теплее.

Одасаку сосредоточился на том, чтобы идти ровно и минимально обременять друга. Тело казалось несколько чужим, непривычным. Словно все, что он есть вынули из головы, прополоскали и засунули назад, даже не спросив мнение хозяина. Вроде бы всё то, что ему родное и знакомое. И в то же время – совершенная неизвестность.

Одасаку молча обводит глазами помещение, пока Осаму включает свет. Где-то в недрах сознания всплывает интересный факт – он никогда не видел, как Дазай живет. Не был. Ему и не надо было, но… Забавно, так общаться с человеком и не представлять даже его быт. В голове наемника Дазай в принципе не монтировался с бытом. Только с мафией, только с работой там. Это идеальное место для Осаму. Идеально подходящее под его навыки, но… не под его душу. Это то, что Одасаку доносил ему в последний их разговор.
Возможно, поэтому теперь у Дазая другой плащ. Светлее прежнего.

Ода неспеша проходит на кухню и довольно тяжело оседает на табуретку. Он смотрит на запыленные поверхности, которыми практически никогда не пользовались. Разве что достать стаканы, это видно. Ему в его нынешнем состоянии эта обстановка – идеальный компаньон. Он себя ощущает примерно, как плита напротив своего носа. Функционировать может, но практически забыто, как себя включить и зачем это было нужно.

Одасаку выдыхает.
Голова тяжелеет. Шок прошел, адреналин спал – наступил откат. Навалилась свинцовая вата в мышцы, нужно… Нужно разобраться в происходящем. Возможно, станет хотя бы капельку легче.

- Воды, - в горле пересохло, голос хрипит, - стакан, - пауза, - а потом можно виски.

Потому что иначе он не соберется с мыслями, не сможет думать. Он уверен, что виски в доме Дазая есть всегда. Он даже знает, почему.
Ода трет лоб и хмурится. Он пытается собрать мысли в кучу, но они разлетаются, как пух под порывом ветра – легко и непредсказуемо.

Ода усилием воли собирает этот клубок в стройную линию.
Он долго молчит. Он выпивает воды. Он берет в руки стакан с виски. И вот теперь…

- Если всё, что случилось со мной – правда, то… Как такое может быть, что я сижу на твоей кухне? – Ода поднимает взгляд и смотрит в карие глаза напротив. В его собственных более нет растерянности – теперь есть привычный вопрос, когда он не понимает того, с чем сталкивается.

- Что произошло после моей смерти?

Ода и сам поражается тому, как легко сорвался вопрос с языка. Но… Он не знал, как иначе описать случившееся. Ему нужны ответы. Нужны сейчас. Ему нужно понимать, в каком времени или пространстве он находится.

Ну, или хотя бы предположения и план действий.

- Почему я теперь жив?

Даже если Дазай и говорил раньше... Теперь он готов воспринимать и слушать.

Шторм немного утихал. Первый шок прошел – Одасаку начинал себя узнавать, насколько это вообще было возможно в его положении.
Он пытался разобраться в происходящем.

Ода никогда не лез в то, что не касалось его напрямую. Просто не имел такой привычки, да и особого интереса тоже. Он работал в мафии, потому что не умел ничего другого, а не потому, что получал удовольствие, вылавливая мелких нарушителей или передавая документы. Он не получал удовольствия и когда людей убивал. Просто этому он научился быстрее всего и это было удобно с его способностью. Весь его интерес сосредоточился в свете на страницах романа, что попал в его руки. Книги. Одасаку любил читать. Он мечтал писать.

Но его мечте не суждено было сбыться.

И вот теперь… Теперь ему выпал второй шанс? Что это? Он не умер, а был в коме? Смешно звучит. Он знал, что умирает. Он это чувствовал.
Ему нужно разобраться в происходящем. Как бы он ни был безучастен к жизни в мафии, он всегда разбирался в том, что касается его либо его друзей.

«Второй шанс» касался его самым прямым образом.
Поэтому Ода приготовился слушать.

Он не знает никого, кто смог бы лучше ответить на его вопросы, чем Дазай. И не только потому, что Дазай прекрасный аналитик и явно владеет большей информацией, чем сам бывший наемник. Но и потому, что Осаму – его друг.

Он слушает рассказ Дазая, внимательно. И ловит себя на том, что ему становится немного легче. Среди бури непонимания он видит лучик известного – он ведь всегда знал, что гений мафии способен пойти по стезе света. Более того, рано или поздно он поймет, зачем это случилось. И что так действительно лучше, чем как-либо еще. Ода это знал, потому что уже ходил этим путем. Знал наверняка.

- Вооруженное Детективное Агентство? – Одасаку морщит лоб. Конечно, он знал об этой организации, но очень поверхностно. Просто знал, что их босс не особо ладит с лидером ВДА, но не вдавался в детали – они его не касались напрямую.
- Они помогают людям? – Ода сформулировал вопрос максимально общим образом, потому что детектив – работа очень разноплановая. Тем более, вооруженный. В любом случае, детективы – сторона света. Потому что они помогают там, где полиция бессильна. Ода любил этот жанр в книгах, особенно головоломные истории. Но в основном за то, что детективы помогали людям. Знать, что Дазай работает в подобной организации – действительно ощутить лучик света во мраке. Вероятно, поэтому он сменил плащ.

— Не могу точно сказать, почему и каким образом ты... воскрес, однако у меня есть одна догадка. Единственная, которая укладывается в рамки допустимого. Последнее время в Йокогаме неспокойно, и очень часто весь сыр-бор крутится вокруг некой Книги. Никто и не знает толком, что она из себя представляет и на что способна, но... Я не могу представить себе иного способа вернуть мертвого с того света.

Рыжий наемник отодвигает в сторону свои мысли. Об этом он еще успеет подумать, если уж оказался снова в состоянии подобным заниматься. Теперь о насущном. Одасаку слушает молча.

«Книга? Что за Книга?».

Он никогда не слышал ни о чем подобном. Дазай, судя по всему, тоже, либо не считал нужным разглашать детали – ко второму Сакуноске привык. Видимо, это что-то связанное со способностями, может, чья-то конкретная. Раз его друг связывает силу Книги со способностью поднимать мертвых.

- Она отменяет смерть? – Ода задает первый вопрос, пришедший в голову. Сознавать, что ты действительно был мертв становилось… Непривычно. Холодно. И неопределенно. Казалось бы, словно он на кухне Осаму понарошку. Сейчас все растает и он снова попадет в небытие. Странно. Смешанные чувства. Одасаку делает приличный глоток виски из стакана.

Жар алкоголя бежит по горлу, обжигает жилы. Хоть какое-то ощущение реальности. Значит, он всё ещё здесь. Значит… Он действительно вернулся.
Сердце екает.

Одасаку мысленно заставляет себя подумать обо всем после. Иначе он потеряет нить самого важного – сейчас его мозг мог обрабатывать лишь одну линию. Слишком уж нетипичной была ситуация.

— И если мои догадки верны, то плохи наши дела, потому что твое возвращение никак не может оказаться случайностью.

Кашель. Одасаку поперхнулся вторым глотком виски, потому что слишком явно понял, о чем говорит Дазай. Даже непривычно. Но сейчас его разум немного иначе оценивал происходящее. Более ясно, чем обычно, хотя с каждым глотком возвращались привычные настройки.

- Хочешь сказать, кто-то это сделал специально?.. – голос хрипит. Ода… ощущает себя странно. С одной стороны, он удивлен, что кто-то пошел на такие крайние меры. С другой… где-то закипает сталь сопротивления – он не хочет быть пешкой в чужой игре и тем более рычагом воздействия на Дазая.

Сформулировать что-то Сакуноске не успевает, Осаму задает ему прямолинейный вопрос. Ода с половину минуты смотрит на друга, потом моргает. Задумывается. Наверное, неспроста. Дазай не стал бы спрашивать, не будь у него подозрений.

- «Люпин», - Ода изъясняется кратко, - мы собирались там спонтанно в свободные вечера и пили виски со льдом. Один раз ты притащил фотоаппарат и мы сделали снимок. Там был Сенсей, - взгляд куда-то мимо собеседника, вспоминая все, - он всегда уступал место.

О себе самом?..
Одасаку знает, что никогда толком не рассказывал ничего о своем прошлом. Он смотрит на Дазая. Долго. Допивает стакан.

- Я был наемным убийцей, который мог в одиночку противостоять влиянию Портовой мафии, - смотрит глаза в глаза, чтобы можно было читать между строк, - а потом один человек показал мне свет. И я решил писать судьбы, вместо того, чтобы отнимать их у людей.
Ода отворачивается, чтобы налить себе еще. Он не хотел откровенничать никогда. Но и не ответить не мог – его друг явно спрашивал, имея на то мотив.

- И не смог, - тихо добавляет он, делая глоток из еще одного полного бокала.

Сердце защемило во второй раз.

«И не смог».