Мягкие кожистые крылья трепетали на легком ветру, шуршали и шелестели, рассекая воздушную гладь города. Летучие мыши держались стаей, черным топорщистым роем описывая круги над оживленными улицами и высокими домами, то поднимаясь выше, то резко ныряя вниз, следуя своей незримой путеводной нити. Заприметив плоскую крышу высотного дома, стая качнулась в сторону и резко ушла вниз. Приземлившись и закружившись спиралью над поверхностью крыши, контуры мышей смазались, расплылись густым дымом, и растворились. Сотканные всполохнувшейся тьмой силуэты шагнули вперед.

Закатные лучи окрасили крышу высотного дома, пробежались мазками кисти по сотням таких же, и спрятались в глубоких тенях. Из них по улицам то и дело выныривают на свет и обратно люди, спешащие кто куда - по делам, на учебу или работу, домой или в компанию друзей. Город дышит жизнью, гудит проводами и антеннами, шумит, перекликивается сигналами машин, ремонтными работами, музыкой, один за другим зажигает первые огни с наступлением сумерек.

На оранжевую полосу солнца по кирпичной кладке Дракула смотрит как на заклятого врага. Заклятого и безобидного - свет не сжигает его мертвое тело, не трогает стылое сердце, не пробирается в остатки погибшей души, будь то по божьей воле или вопреки. Лучи дневного светила не убивают, но воскрешают в памяти отголоски жизни, которую он отдал ради сомнительного всеобщего блага, потому, что так было предначертано самим Господом, продиктовано верой в него. И это разъедает изнутри лучше любого яда.

Габриэль всматривается в темнеющие улицы, втягивает носом давно не нужный ему воздух, и едва заметно морщится. Слишком много живых и даже мертвых, их запахов и звуков, сплетающихся в один пестрый и разношерстный ком, беспорядочным сонмом окутавший город. Ускользнувшая тварь знала, что делала, ныряя в гнездо, переполненное смертными - след исчез, затерявшись в общей массе, и только витал где-то на периферии сознания, словно дразня и насмехаясь. Вампир закрывает глаза, прислушивается, пытаясь отсечь все лишние звуки, но быстро отказывается от этой идеи.

Чужое присутствие рядом мешает не меньше населения, струящегося по улицам города. Габриэль ловит краем глаз движение - белые волосы, красный плащ - и машинально, почти инстинктивно скалит клыки, только мгновение спустя напоминая себе - образ из прошлого, некогда стоявший с ним плечом к плечу, уже окончательно мертв. Он своими руками вбил и протолкнул через ребра к сердцу никогда не подводивший его крест, разодрал рассохшееся тело на части. По жилам Зобека не текла демоническая кровь, да и человеческой в нем в конце-концов не осталось. Не стал бы он и выручать сына своего давнего противника.

Этот долг останется тяжелой ношей на плечах Алукарда, не Габриэлю его возвращать, но - в памяти мелькают обескровленное серое лицо, желтые волчьи глаза, тихий голос “Это не враг, отец”. Габриэль кидает еще один короткий взгляд на невольного спутника, сжимает и разжимает ладонь, втягивая когти. Данте - так его, кажется, звали?
— Демон прячется за телами смертных, его след теряется среди них, - звук голоса выходит грубым, словно едва прорезавшимся, и хриплым, будто не давно не использовавшимся за ненадобностью. У ног Дракулы расползаются и вихрятся тени, одна за другой складываясь в массивные фигуры гончих. Призванные звери с горящими алым точками глаз нетерпеливо переминаются с лапы на лапу и щерят пасти.
— Город небольшой, ищейки прочешут его к рассвету.

Прежде города были ниже, меньше пахли металлом и не разили нагретым за день бетоном, стеклом и пластиком. Кровли домов побогаче сыпались рыже-ржавой крошкой обожжённой глины, над массивными трубами курился дым растопленного очага, и непременно отзванивали церковные колокола. Позвать на вечернюю или утреннюю службу, напомнить о времени трапезы или ее окончания. В субботний день колокола гудят о том, что день завтрашний - воскресный, а по воскресеньям о том, что оно, наконец, настало.
На крыше высотного дома, с которого лихо сиганул вниз полудемон, пахло мусором, а на стене подсобной пристройки красовалась глубоко философское изречение, в котором Бельмонт распознал присущие этому времени непристойные выражения.

Иногда Дракула размышлял о том, что раньше было лучше хотя бы потому, что было проще. Людское стадо открыто уничтожало само себя с таким завидным упорством и остервенением по любым мало-мальским поводам, что исчезновению отдельных крестьян или даже одной-двух деревень не придавали особого значения. Церковь и орден не стеснялись амбиций, отправляя на верную смерть десятки и сотни блаженно несведущих во имя Отца, Сына, и Святого духа. В тенях шныряли ведомые голодом падальщики, а ночью на охоту выходили звери куда крупнее.
Резня в городе помогла бы вытравить демона куда быстрее, но даже на расстоянии Бельмонт мог представить и в полной мере ощутить на себе укоризненный взгляд сына. Гончие протяжно завыли, боднулись о прохладную хозяйскую руку, и вернулись в раскинувшуюся по крыше тень. Проводив ищеек взглядом с ноткой сожаления и недовольства, он вновь рассыпался стаей летучей мышей, чтобы присоединиться к новому знакомому на дороге десятком этажей ниже.

— Мне не требуется отдых и убежище от света, - поравнявшись со спутником, Дракула окинул взглядом строения невдалеке, к которым тот так уверенно зашагал. Дома ничем примечательным не выделялись, и были похожи на десятки и сотни таких же. Серые, с взбугрившимися кирпичами балконов, блестящими стеклами окон и пластиковыми перекрестьями, невпопад облепленные квадратными коробками с пронзительно жужжащими пропеллерами и кругообразными, выгнутыми листами пластика, со стянутым в центре пучком линий, гудящие на ветру. На его веку замки украшали статуями горгулий, лепниной, и витражами из разноцветной мозаики, но времена меняются.

— Но если тебя, - и Габриэль, с мелькнувшей в уголках губ усмешкой, не мог не выделить обращение, - подведут силы, я продолжу один.

Отредактировано Gabriel Belmont (2021-10-21 20:39:02)

У Дракулы, его темнейшества всея Земли, дернулась бровь.
— Не знаю ни случайно, ни специально, ибо надобности в том не имею.
На мгновение Габриэля посетило непривычное, а оттого странное и чужеродное чувство - захотелось побыть обычным деревенским дедом, таким, что просиживает холщовые штаны на лавке в хорошую погоду, и поучает уму-разуму молодежь у очага дома в плохую. Словом, побрюзжать. Что охотник пропах, удушливо и резко, серой; что зацепки, которые тот рассчитывал найти, под ногами не валяются и по стенам домов не развешаны, и выискивать следы нужно не праздно шатаясь и надеясь на удачу; что только считанные минуты назад смертный с уверенностью заявлял, как они быстро со всем управятся. И спросить, как охотник охотника, умеет ли Данте выслеживать и загонять добычу.
Мария бы шутливо назвала его занудой, посоветовав проявить терпение и снисходительность. Но ее в этом мире не было уже очень давно.

— Знаю среднеболгарский и церковнославянский, если это пригодится. Греческий, валашский, и латынь, - еще немного погодя добавил Габриэль, задумавшись над вопросом куда серьезнее, чем стоило бы.
— Могу очаровать, подавить волю и заставить повиноваться. Выкорчевать образы памяти через кровь. Обернуть покорным гулем.
Или устроить кровавое пиршество на серых улицах города, вынудить демона перестать прятаться за спинами смертных и снова бежать, бежать без оглядки, в надежде отсрочить конец еще немного. Но этого он, слегка повеселевший, вслух не произносит. Спину вновь припекло иллюзорным укоризненным взглядом Тревора.

Тот считал, что отец должен, наконец, скинуть себя скопившуюся пыль, забыть о прошлом, оставив все позади, и научиться жить с людьми. Это их век, их мир, и нам в нем не место, читал Дракула между строк, и невольно поднимал глаза к небу. Это место ему уготовил сам Господь милостью своей и безразличием, распоряжаясь его жизнью, жизнями всех вокруг как разменными фигурами на доске. А может, и не было никакой божьей воли вовсе, и трон небесный еще на заре времен опустел, и только творения Его несут службу как знают и разумеют. И люди только и рады подхватить, слепые в своей вере. 

— Давай, показывай свои мирные и действенные методы, охотник, - клыкасто улыбнулся Габриэль, открывая дверь магазина. Серебристо зазвенел колокольчик.
— О твоей самостоятельности мне слышать не приходилось.

Отредактировано Gabriel Belmont (2021-10-31 00:43:19)

Алукард рассказывал отцу о стремительно изменившемся мире, с его открытиями и новизной, технологиями, похожими на магию больше, чем сама магия, и упоминал некий кинематограф. Это, наморщив лоб говорил он, что-то вроде снов, которые люди придумывают сами, воспроизводят их в виде сотен тысяч небольших картин, быстро-быстро мелькающих перед глазами, и показывают их другим людям. Человечество любит истории, уже случившиеся, происходящие сию минуту, те, которые только будут происходить в будущем, и изначально несбыточные, возможные только в фантазиях. Люди стремятся ощутить, узнать, и пережить больше, чем отведено на их век, и поэтому, объяснял сын, они готовы отдавать свое время в обмен на эти картины, созданные другими. К тому же, за их просмотром можно поесть.
Наблюдая за тем, как охотник пытается объясниться с местными жителями на пальцах, Габриэль впервые ощущает некое подобие солидарности с заполонившими мир смертными. Он бы тоже не отказался сейчас устроиться в комфортном кресле с мягкой обивкой и широкими подлокотниками, и потягивать теплую кровь из глубокого кубка.

— Могу улыбнуться, - миролюбиво и медленно разводит руками Габриэль, и снова убирает их в карманы плаща. Безразлично пожимает плечами.
Его сын в безопасности и зализывает раны под высокими сводами отчего замка, стоявшим Цербером на страже своих хозяев - у Дракулы есть вечность, чтобы идти по следу ускользнувшего демона неспешным, прогулочным шагом.
Он не торопясь растягивает губы. Взгляд женщины за прилавком пересчитывает явно лишние крупные, острые клыки в его ухмылке, и пугливо соскакивает на пол. Темнота, рассеянная крохотными клубками по углам и нарезанная тонкими пластинами под полками, сгущается самую малость плотнее. Продолговатые лампы на потолке звонко, механически скрипнут и моргнут, один раз, второй, затихнут, и снова гулко трескнут, словно пытаясь послать сигнал бедствия азбукой Морзе.

— Мне кажется, - продолжает дружелюбно скалиться Дракула, не сводя глаз с только сильнее побледневшей продавщицы, — у тебя ничего не выходит.

Бряцает колокольчик и входная дверь натужно выдыхает, впуская в магазин новых посетителей - быстро и шумно переговаривающуюся пару молодых людей. На пятачке перед кассой становится теснее, и Габриэль отходит на пару шагов назад, к горбатой стойке корзин на входе. Терпеливое ожидание прерывает толчок в плечо. Бельмонт приподнимает брови, переводя взгляд к распластавшемуся на полу у его ног человеку. Тот потирает ушибленное плечо, выплевывает пару резких слов, хватается за протянутую руку друга, чтобы подняться на ноги, и разворачивается к Габриэлю. 

— Или можешь попросить телефон у этих, - все еще улыбается тот, — Если успеешь до того, как они попытаются разбить мне лицо и я их убью.

Отредактировано Gabriel Belmont (2021-11-05 22:28:04)

Двадцати пяти лет отроду, Томаш гордился доставшимися ему по наследству генами и целеустремленностью, каждый день загонявшей его в тренажерный зал на силовые тренировки. Подтянутая форма и рельефные мышцы, отражающиеся с утра в зеркале ванной, радовали его, вызывали зависть у большинства мужской половины района, и упрощали любые дискуссии, вежливые и не очень. Кроме, разумеется, споров с правоохранительными органами, но с ними Томаш старался либо не связываться, либо расходиться мирно.
Чувствуя, как мужик в плаще выкручивает ему руку - его! с мышцами, над которыми он так старался! столько занятий! - в каком-то смысле выкрутило ему и яйца, но признаваться себе в этом парень еще не был готов.

— Ты! Твою мать! - выплюнул он, от нахлынувших чувств смешивая чешский и английский, и дернулся, пытаясь высвободиться. Бесполезно. Мужик в плаще держал крепко, а другой мужик в плаще, - Томаш скосил глаза, - стоял и как-то странно и стремно улыбался. Глаза его светились и переливались ярко красным, притягивали, заставляли всматриваться не отрываясь, а вокруг словно стало еще темнее. По спине пробежал холодок озноба. Отчего-то на мгновение Томашу стало жутко. Это единственное, что он запомнил перед тем, как его собственные глаза застелила кровавая пелена, и он ощутил новый прилив сил.

Дракула перевел взгляд на второго смертного, поднявшегося на ноги. Что-то невнятно мычащего и вытирающего кровь из разбитой губы. Стекающая по подбородку и небритой челюсти, капля за каплей с звонким хлюпающим звуком падающая на замызганную за день плитку пола, растекаясь маленькими багровыми цветами. Должно быть, это мелочность, думает Бельмонт, когда его тень оживает, едва заметно ползет вверх по штанине человека, обнимает за пояс и ласково кладет ладонь на плечо. Почти наверняка - скука, признает он, когда тень что-то нашептывает человеку, и лицо того становится гримасой.
Но, решает Габриэль, наблюдая, как люди словно срываются с цепи, бросаясь на охотника, это определенно интереснее стылой тишины замка. Алукард ведь хотел, чтобы он завел новые знакомства?

Ему даже не приходится подталкивать женщину за прилавком позвонить в полицию. Услышав звон разбитой об кого-то бутылки, она наконец выуживает злополучный телефон, который так просил Данте, и дрожащими руками, едва попадая по кнопкам, набирает нужный номер. Высоким, едва ли не срывающимся голосом принявшись описывать происходящее оператору, женщина на миг недоуменно хлопает глазами - она отчетливо видела, что в магазине было четверо, а не трое. Но место, где стоял мрачный мужчина без рубашки, пустует, и только под потолком на верхней полке шебуршится маленький шерстяной комочек с крыльями, больше похожий на пляску теней и отсветов.

Полиция приезжает на удивление быстро. Машины были рядом, объясняет потом перепуганной женщине патрульный, когда его напарники скрутят буйных посетителей, повесят наручники, и бросят на заднее сиденье, чтобы отвезти в отделение. Вам очень повезло, добавит он же, и посоветует все таки не экономить и нанять охранников.

В участке нарушителей развели по разным камерам. Темнота в камере Данте заинтересованно всколыхнулась и засмеялась. Скукожившийся в углу пьянчуга только недовольно всхрапнул, громко прочистил нос, и невнятно булькнул, прося ни в коем случае не звонить Эбигейл. Тени под скамьей зашелестели, взобрались наверх, и свились тугим клубком, вылепливая рослую фигуру в плаще.
— Какая похвально успешная охота, человек. Мирные методы, надежные аки слово божье, - миролюбиво скалится Габриэль, усаживаясь рядом с Данте, и даже пару раз хлопнет в ладони.
— Мы в восхищении.

Отредактировано Gabriel Belmont (2021-11-07 23:56:08)

совместный пост)

Габриэль пожимает плечами.
— Занятно слышать жалобу на честность в драке с простыми смертными от охотника с кровью демона в жилах. Возможно, мой сын зря о тебе лучшего мнения?
— Так говоришь, словно не сам ее раздул, - усмехается Данте, — а потом сбежал от ответственности, как маленький мышонок. Может, дело не во мне или Алукарде?
— Азъ есмь спокойствие и терпение. Даже когда об меня так невежливо споткнулись. Ты же, с другой стороны, наследуя силу,  превосходящую любые потуги обычных смертных, распоряжаешься ею, чтобы подавить и напугать несчастных?
Габриэль коротко ухмыляется, а следом задумчиво тянет:
— Чья кровь в тебе бежит?
— У меня есть дела поинтереснее, чем давить слабых. Они и без меня найдут способ убиться, - Данте посмеивается чужому говору, но при упоминании родителя губы его из улыбки становятся больше похожими на кривой ироничный оскал.
— Спарда. Слыхал про такого?

Дракула вскидывает брови, но отвечает не сразу. Вглядывается в черты лица напротив, накладывает образ из далекого прошлого на живое настоящее, и, присмотревшись, может проследить сходство. Спарда это лишь одно лицо из тысяч, сотен тысяч на протяжении его существования - единственная причина, по которой он его помнит, это день, когда он его встретил.
— Мне знакомо это имя и его владелец, - наконец, кивает Габриэль, — Не знал, что у него есть потомки.
— Аж двое, - новая усмешка. Данте не выглядит удивленным, но в то же время по его лицу можно заметить, что слышать такое от представителя теневой стороны их мира ему непривычно.
— Очаровательно, - помедлив, смеется вампир, немного сухо, но и в меру изумленно, — Вестимо, был занят семьей и сыновьями, раз не объявился, когда Люцифер решил в очередной раз разрушить его печать и выбраться под свет божий?
— М? - в ответ Данте вопросительно вскидывает бровь, но буквально через секунду начинает смеяться. Негромко, но раскатисто, весело, даже прихлопывает себя по коленям, наклоняясь вперед.
— Ты его переоцениваешь, он умер давным-давно. Сгорел на работе, можно сказать. Еще когда Мундус сюда ломился. Но вы с Алом вроде бы и сами неплохо справились.
Дракулу же веселье, напротив, покидает почти мгновенно. Хриплый смешок, вырвавшийся следом, больше похож на воронье карканье.
— Жаль.
В его тоне ни капли сочувствия, но и радости в нем тоже нет.
— Очень жаль.
Чего в нем больше, так это злости, поднимающейся мерно и жгуче. Габриэль с силой сжимает ладонь в кулак. По пальцам пробегает тонкая ниточка крови.
— И чем именно он это, - обнажившиеся в усмешке клыки все еще не отдают весельем, —  заслужил?

Данте не отвечает ему сразу, еще какое-то время смеется, но чем сильнее спадает приступ ироничного веселья, тем заметнее тускнеет и смех, вскоре скатываясь в тишину, залегая тенью в растянутых по привычке губах. Данте не жаль говорить об отце - он его почти не помнит.
— Предатель ведь, - он снова откидывается спиной на холодную стену и разводит руками. Говорит меньше, чем мог бы, но о матери рассказывать всем подряд не любит. И не станет. Даже если Бельмонт знал Спарду.
— Что вас с ним связывает?

Габриэль снова вспоминает их первую встречу. Тогда он все еще был человеком. Тогда - он помнит это даже сквозь толщу прошедших веков - он все еще верил, что если все сделать правильно, если жить так, как велят десять заповедей или напрямую воля божья, то ему обязательно воздастся. Хотя бы немного. Спарда, как ему казалось, шел той же дорогой. В конце-концов, раскаявшийся грешник стоит десяти праведников, не так ли?
— Занимательное уничтожение ему подобных на досуге. Жаль, - стыло улыбается Дракула,  — что за это освободился от существования только он. Ох уж эта всеобъемлющая, всепоглощающая, равная для всех любовь Господа.
— Господа? - собеседник фыркает, —  Ты ее хоть когда-нибудь встречал, эту любовь? Или, может, Господа?
Указательный палец небрежно выводит окружность в направлении потолка, как бы подразумевая места повыше.
— Если он где-то и сидит, ему давно на нас насрать. Так какой смысл размышлять о высшей справедливости?
— Я встречал первые творения Его, был ведом Его рукой и волей. Куда взор Его карающий направлен, там я, длань Его на земле этой.
Бельмонт чеканит слово за словом, зло и ядовито. Маска лица покрывается трещинами, за прорезями которых проглядывают переплетенные и вросшие друг в друга тоска, безысходность, отчаяние, безумие, и всепоглощающий гнев.
— Не был ли награжден праведный Иов за испытания его? Не его ли одарили сторицей, вернув все, что было до того отнято? А что он сделал, этот смертный, чтобы это заслужить? Жил себе как жил, перетерпел болезни, уродство, лишения, бедность, немощность. Подождал десяток лет, поклонился Ему в ноги, и - чудеса - был награжден за веру, за преданность.
Габриэль тихо смеется.

Он поднимается на ноги, запрокидывает голову, словно пытаясь сквозь облупившийся потолок увидеть небо. Там, увы, лишь, тусклая, доживающая свой короткий век люминесцентная лампа. Бельмонт криво усмехается. Широким размахом прочерчивает по стене, стряхивает бетонное крошево из под когтей на пол.  Упирается ладонью, смотрит на Данте исподлобья. 
— Скажи мне, охотник, ратующий за людей и делом, и душой, следующий по пути своего отца. Может и мне надо было сидеть сложа руки, не поднимая глаз? Или нарисовать, оба раза неудачно, печать на входе в адовы края, поиметь смертную женщину, оставив на земле детей вместо себя?
В ответ Данте обронит немногое:
— А откуда же у тебя тогда сын взялся, если ты смертной женщины не имел? И разве не ходил ли он по земле вместо тебя, пока ты спал, а Спарда стерег границу?
Дракула молчит. Быстро вскипевшая злось медленно улеглась, затаилась в дальних уголках души, и потухла. Габриэль гаснет вместе с ней. Мгновением позже он сядет обратно на скамью, вновь откинется на пострадавшую стену, и безразлично пожмет плечами.
— Видимо, одного не хватило, нужно было двух. И без этого ничего не выходит и не работает. Прямо как твои мирные методы.

В чужих словах есть что добавить, поправить, но смысл этого в один миг пропадает, и Дракула быстро теряет интерес к разговору. Затянувшаяся пауза перерастает в полноценное молчание, а еще несколько мгновений спустя Данте остается в камере один, если не считать вдрызг пьяного соседа в углу. Ночь проходит быстро, но беспокойно. Даже остаточное присутствие князя тьмы, казалось, оставило свой след на временных обитателей отделения - кто-то так и не может уснуть, а к тем, кто все же сумел, во сны просочились кошмары.

***

В провинциальном городке Чехии иностранцев наблюдали как снег в Австралии - крайне редко и в диковинку. По учебе или работе мигранты чаще всего оседали в Праге или Брно, там же находилась и львиная доля достопримечательностей всей страны. В самую глубь заезжали разве что путешественники автостопом, да и те пользовались чаще маршрутами побыстрее и удобнее, не заглядывая на такую окраину. Задерживали правоохранительными органами иностранцев в городке еще реже, а потому новость о ночном происшествии разлетелась по участку со скоростью пожара на торфяных болотах.

Старший инспектор Штепан Влчек с самого утра получил протокол задержания открыл копию устава и вчитался в каждую строчку от буквы до буквы, перечитал еще раз для верности, и крепко призадумался. Буква закона гласила, что иностранца должны были ознакомить с правами на его родном языке при задержании или сразу же после, но полицейские, прибывшие на вызов, почесав в голове сознались, что состоит их английский из бед и ограничений, а посему связного диалога не вышло, помимо коротких указаний куда пойти, сопровождаемых выразительными жестами. Инспектор, ответственный за опись изъятых предметов у задержанного, только разводил руками - документ получился крайне коротким, когда обнаружилось, что изымать у иностранца в общем-то и нечего, и даже документа удостоверяющего личность при себе тот не имеет.
Скверно, думал старший инспектор, очень скверно, но суровую женщину из регистратуры все же вызвонил, чтобы узнать, как обстоят дела с переводчиками. Мадам Янечкова, будучи в курсе всех интриг, скандалов, и сплетен отделения, демонстративно уточнила, в какую папку подшить потом новый протокол, и клацнула ногтями по клавиатуре.

В участок на краю города переводчик приедет к добрым одиннадцати часам, и со всеми дружески поздоровается, едва ли не каждому пожмет руку, горестно сетуя на оживленное транспортное движение по утрам, дальнюю дорогу и внезапный вызов. Остановится он и у стойки регистратуры, пригубить кофе и собрать все самые свежие новости, включая злополучного иностранца, которому и понадобились его услуги.
— Говорят, буйный он, - увлеченно рассказывала мадам, и активно жестикулировала наманикюренными руками, — вон, двоих парней избил, один аж весь в крови-и-ище был. И с головой - того, не очень дружен. Слышали, как он сам с собой в камере разговаривает, еще и стену попортил.
Переводчик осуждающе качал головой, потягивал кофе из пластикового стаканчика, и не спешил докладывать Штепану о своем прибытии.

Старший инспектор проводит его к камере задержанного четверть часа спустя.

Отредактировано Gabriel Belmont (2021-11-16 20:18:16)

Ночью, когда город удивительно тих и укрыт редкими теплыми огнями, в самое сердце улиц, где еще остались прохожие, Габриэля ведет привычка. Он не голоден - не настолько, чтобы опускаться до животных инстинктов, выискивая любую, лишь бы еще живую добычу - но подтачивающая, ставшая частью личности жажда всегда с ним, и она мягко дергает за струны, напоминая: рядом человеческое стадо. Еда.
Он проходит мимо потухших витрин магазинов, огибает подсвеченый фонарными столбами и гирляндами маленький сквер с заснувшим фонтаном, морщится от электрического скрежета рекламного щита рядом с остановкой, по чутью и наитию сворачивает под мостом и выходит на потесненную кирпичными домами улицу. То тут, то там приветливо маячат вывески, зазывают подойти к выставленным прямо у входа столикам, высоким и низким, стульям всех мастей, столещнице, приделанной продолжением подоконника прямо к окну. Тонко звенят бутылки и стаканы, коротко вспыхивают и тлеют угольки сигарет, уютным гулом висят в воздухе разговоры, за стенами и вне их.

На него поглядывают странно, косо, но чаще с любопытством. Девушка в черной кожаной куртке, откинувшая за плечо тонкие синие косички до поясницы, оглядывается, смеривает взглядом, и одобрительно кивает. Позже, Габриэль сидит в заваленном пледами и подушками плетеном кресле, покачивает в руке бокал с кислым и безвкусным вином, и с умеренным безразличием прислушивается к быстротекущему разговору за столом. Небольшая компания молодых и не очень людей перескакивает с чешского на английский и обратно, легко и привычно мешая два языка с ловкостью барменов, передает из рук в руки телефоны с записями живых выступлений на концертах и фестивалях. Габриэль вписывается в этот готический, припорошенный роком и металлом праздник жизни так же, как и распятие Христово посреди футбольного матча, но его новые теплокровные знакомые или этого не замечают иои не придают этому значения, и почти ни о чем его не спрашивают.

Назойливо жужжащий, но мерно стелящийся фоном шум помогает не думать. Сознание цепляется за все сразу - за голоса, за приглушенную музыку, за лампы на проводах над столом, за смеси запахов и раздражающее ощущение крови везде и всюду вокруг - и не может сосредоточиться ни на одном их. Кто-то что-то говорит, и по обрывку фразы Дракула догадывается, что речь идет о планах на дальнейшую ночь. Мысли возвращаются к охотнику в камере, и он криво улыбается - сжечь город и умереть. Кампания смеется. Не может же он, и в самом деле, говорить это всерьез. Девушка, сочувственно похлопав по плечу, тянется во внутренний карман куртки и, стрельнув глазами из стороны в сторону, протягивает изрядно помятый буклет с интригующим названием "Как жить, если Бог от вас отвернулся". Желание сжечь город становится немного сильнее.

Когда бар закрывается, Габриэль делает пару шагов куда глаза глядят, но им всем неожиданно оказывается по пути. Еще через четверть часа, в неосвещенном проходе под аркой, самый высокий мужчина из кампании пытается, дотянувшись, ударить его в висок.

***

Спрятавшиеся в переулке под навесом балкона мыши дремлют вниз головой, прикрепившись темными пушистыми коконами к козырьку. Заслышав шаги, они открывают глаза, недовольно шебуршат кожистыми крыльями, и не мигая впериваются в гостя красными бусинами глаз. Пару мгновений спустя, мыши распадаются темным роем, и собираются в знакомую высокую фигуру в плаще. Дракула выглядит здоровым, бодрым, полным сил человеком, который позволил себе хорошенько высыпаться каждый день за две недели отпуска. Сытым, и определенно повеселевшим.
— Отнюдь, - улыбается вампир, кидая заляпанную подсохшей кровью брошюрку Данте, —  Мне больше нравится, когда меня пытаются убить.